Воспоминания о военном Молотовске медицинской сестры эвакогоспиталя №2522 Ольги Михайловны Вайгиной:

После окончания медицинской школы в Вологде я в 1937 году была направлена на «Судострой». Работала медсестрой в терапии.
Помню, однажды во время послеобеденного сна больных, полагающегося по режиму, в больницу приехал Кирилкин повидать одного из больных. Я набралась храбрости и заявила высокому начальнику, что в это время посещать больных нельзя. Тот оторопел:
- Да знаешь ли ты, кто я?
- Знаю, но нарушать режим нельзя! - И ведь настояла. Согласился со мной Иван Тарасович.
Жили, радовались появлению новых домов, улиц. Но день 22 июня круто изменил все...
В августе 1941 года меня мобилизовали и направили в эвакогоспиталь № 2522 (ныне школа № 8), который возглавляла Анна Исидоровна Меньшикова. Я работала палатной сестрой в отделении Лидии Александровны Баландиной. Никто из нас не имел опыта обращения с хирургическими больными, да и вообще опыта не было у многих, только что окончивших курсы медсестер. Трудной была наука, но и учиться было у кого: Л.А. Баландина была очень строгой и точной. Очень многому учила старшая сестра Клавдия Ивановна Филатова.
Работа была напряженной, требующей еще и больших физических усилий. Сейчас, когда сил уже нет, часто думаю: как это все мы вынесли? В моей 1-й палате были наитяжелейшие раненые, с высокими гипсами, на вытяжениях. Чтобы сделать рентгеновский снимок, надо было тащить больного вместе с койкой, для мытья в ванную - тоже. А им хотелось еще и кино, концерт послушать - опять по лестницам вместе с койкой. Не сходили с рук мозоли.
После лечения, позволяющего транспортировку, эвакуировали для дальнейшей поправки в глубокий тыл. Как правило, на фронт им возврата не было. Зато месяца через два получали письмо: «Первый раз выходил на улицу. Старушки смотрят вслед и приговаривают, вздыхая: «Такой молодой, а уже без ноги».
Ну, а большую часть раненных мы все же отправляли на фронт. И готовились к очередному приему. Затем опять лечение, эвакуация, и все опять начиналось снова. Не помню, когда мы спали: прием, эвакуация, тревоги, дежурства. Жили в казарме, в конце улицы Северной (ныне ул. Торцева). Тогда ее конец был где-то около Полярной.
Девушки и казарма... Два, казалось бы, взаимоисключающих понятия, но так было. Жесткие условия диктовались временем, хотя нам, воспитанным в законопослушании, это было, возможно, лишним. Но это помогало всегда быть в форме, быть организованным и готовым в любую минуту занять свое место.
На наше счастье старшиной у нас был человек порядочный, добрый, хотя и требовал от нас выполнения Устава. Выбегая на улицу на физзарядку, я видела идущих в направлении вахты подростков в телогрейках. Плохо отмытые лица, не очень сытые... Мне почему-то было их жаль - сидеть бы им за партой без особых забот, а они взяли на свои детские плечи груз тяжелой работы.
Зимой 1942 года к нам поступили трое англичан с тяжелыми ожогами. Мы не знали английского, они не владели русским, и общение наше было затруднительным. Один из них, крупный молодой парень с обширным ожогом спины, плохо ел, все время просил что-то, но мы не могли понять. И принесли однажды молочный суп. Моряк так обрадовался: «Милк, милк!» Теперь мы поняли, что ему было надо.
После выписки приходили в госпиталь с их судна, благодарили за лечение. А однажды встретились на танцах.
Для организации политико-воспитательной работы в госпитале была должность комиссара. Нужно было создать обстановку, способствующую выздоровлению не только тела, но и души.
Первого комиссара В.В. Белых отправили на фронт, и появилась вместо него некая женщина почтенного возраста с прямыми, тусклыми, как пакля, волосами, зачесанными назад и закрепленными гребенкой. На широких плечах сидела защитного цвета гимнастерка с алыми петлицами, на которых блестели эмалью три кубика-политрук. Ее мало кто запомнил, так как никто не видел среди раненых - она всегда сидела в своем кабинете, непробиваемая в своей важности.
Когда по вызову приходилось бывать в этом кабинете, хотелось сразу же выскочить, чтобы не видеть это неприятное лицо с какой-то непонятной растительностью и не слышать низкий скрипучий голос... Видимо, начальник госпиталя быстро поняла, что с таким комиссаром ей не работать, и на смену пришел умный, образованный, контактный москвич Иосиф Борисович Гринберг. Прекрасный, эрудированный лектор, он быстро завоевал популярность не только в госпитале, но и в городе. Мы стали получать много газет, появились гармоника, гитара, балалайки. Среди раненых обязательно находились любители игры на гармошке, и иногда устраивали танцы. Но... был строгий запрет на танцы сестер и санитарок с ранеными. (Интересно, записано ли это хоть в одном Уставе?). Вот и танцевали рядом: девушка с девушкой, парень с парнем. Гринберг отменил эту нелепость, и мы получили возможность, положив руку на мужское надежное плечо, закружиться в вальсе...
Нечасто это было, но снимало усталость, утверждало жизнь – она еще впереди, вот только дожить до победы! А уж о раненых и говорить нечего - наверное, наши вальсы вспоминали не раз.
Дважды в конце восьмидесятых удалось мне побывать в Северодвинске, где прошли незабываемые годы... Нас так мало осталось... Когда были в школе № 8, то вместо классов видела свои палаты и раненых.

Воспоминания к печати подготовила краевед Л.И. Черняева
Источник: Северодвинск. Испытание на прочность : Очерки. Воспоминания. Исслед. / Ред.-сост. Андрей Масленников. - Северодвинск, 1998. - 474 с.
Фото: Ольга Михайловна в 1942 году. Источник: smolbattle.ru