Воспоминания о военном Архангельске Швецовой Татьяны Прокопьевны, 1924 года рождения

На пять минут опоздаешь – пять лет тюрьмы

Я родилась в Белоруссии в Витебской области. В Архангельск приехала в 1941 году. Немец сразу наше поколение хватал и вез на рабсилу. Кого куда эвакуировали, меня эвакуировали в Архангельск, так и осталась пожизненно. Нас было четыре девочки из одного класса и на одном хуторе мы жили. Привезли нас на Бакарицу, где заключенные, поселили в их бараки. И тут были пока не стала замерзать [река] Маймакса.
Нас расписали по заводам. Я попала на 25-ый [лесозавод]. Так пожизненно и осталась на нем. Работала разнорабочей - лес катала. На заводе работали от семи до семи. Работали и в выходные.
Лес, который сплавляли по реке, выкатывали на берег в штабеля. Все вручную. Бревна подавали на завод на раму, которая пилит на доски, на брусья.
Для фронта шпалы делали, посылали доски. Тонкий лес в вагоны грузили, его увозили [на фронт], где окопы рыли и использовали как перекладины в окопах. Всё на фронт. [На лесозаводе] был ящичный цех, в нем ученики ходили по 10, по 12 годов, ящички колотили для снарядов. Они засыпали у этих станков... Волокуши делали в цехе ширпотребе. Раненых волочить на этом.

- Какую заработную плату получали за работу на заводе?

Гроши получали, совсем гроши. Очень мало платили. Никаких денег у нас век не было. Копейки нам давали - мы их в столовой проедали. Хуже, чем поросят кормили. То суп сварят из крапивы, ничем не заправленный, то из смородинового листа. Из крапивы суп сварят - там черви зеленые сухие. Мы на обед пришли, встали в очередь, а написано в меню: «Супа нет и не будет». Чай - две копейки, это простой кипяток и все. Свет выключили - стоим. А надо не опоздать на завод. Ежели на пять минут опоздаешь - это пять лет тюрьмы, на семь минут - семь лет. Мы были на военном положении.

Преступность в годы войны

- Какую норму вы получали по карточкам?

В 1943 году у нас 600 была [граммов хлеба карточка], но там муки не видно было, один камень. Кормили нас крапивой. В 1943 году или в 1944 году, лимиту не было (карточек). Так стали с работы увольнять людей. На них не было карточек.
Помню, девочка из детдома в ящичном работала, она выдавала карточки [людям], она вечером не все успела выдать. Утром [думала] выдаст. Она уснула – у нее украли все эти чужие карточки. Она чердак залезла и повесилась. Кто-то нажился, а она ушла на тот свет. Иначе бы ее посадили в тюрьму, никто бы ей не поверил…
У нас была плутовка на работе. Мы носили карточки с собой, пришивали их на веревочке, а она эти веревочки отстригла и карточки себе забрала. Мы остались голодные, и ходили работали на одной воде. Еще помню случай: один раз мы заработали зеленое полотно, сшили из него платье. Я его только примерила, с работы пришла – у меня его украли.
На 26 [лесозаводе] был такой случай - девочка с девочкой в садик ходили, у девочки мама работала в магазине. И мужик убил эту девочку. Схватились искали ее, одежку ее нашли. Он ее убил и съел. Все тогда так говорили.
Морозы большие были - копать могилы некому, посылали с каждого цеха. Они как могут копают, а весной все растает и [мертвые тела] как будто «голосуют» - у кого нога стоит, у кого рука. И посылали со всех цехов закапывать, чтобы эпидемии не было, чтобы тифа не было. На 21-ом [лесозаводе] на воинском кладбище у Гидролизного я ездила могилы копать в войну, потому что я не болела, здоровая была. Гробы делать было некому и не успевали.

На лесозаготовках одни женщины

- Какую еще приходилось выполнять дополнительную работу?

Пять зим в лес съездила рубила лес. Это от завода направляли. Здесь все были кругом одни женщины. Мужика вообще не увидишь, как медведя, нигде. В лес привезут, там допотопные пилы и топоры ржавые. Порубим - попилим, порубим - попилим, а оно все тупое. Как точить - не понимаем. Нас всех привозили туда, где заключенные работали. Их всех – на фронт [отправили]. А нас на их нары, спали на нарах вплотную, все жмемся, одеялки тонкие, колючие, холодные. Возили нас в товарных вагонах. Там такая печечка поставлена - выведена и вот мы едем в лес.

- На сколько месяцев выезжали на лесозаготовки?

На три месяца, скажем в январе или декабре направят и до весны. Тринадцатигодовалые колхозники приезжали лес увозить. Взрослые им навалят бревна - они везут. А весна придет: надо лес вовремя сплавить пока большая вода. Нас другой раз оставляли, пока мы весь лес не сплавим до последнего бревна, тогда только нас домой отпустят. А один раз нас оставили долго. А в Котласе – не берут нас в поезд. Нет мест, все же на фронт везут, заняты все поезда. Карточки кончились, мы голодные. Мы в Москву телеграмму подали - и нам разрешили сесть. Зашли, мы страшней войны, во-первых, у нас лица у всех как сапог. Кто работает на улице по весне, у тех лица черные делаются. Одеты как попало, кто еще с зимы в валенках, веревками завязанных. Ну страшней заключенных, тем хоть дают форму. А нас посадили в военный поезд, везли офицеров куда-то. И вот нам разрешили на крайчик сесть, чтоб приехать в Архангельск. На меня офицер молодой посмотрел в упор и говорит: «Девушка, вы сколько отбывали?» Он нас счел заключенными. Я ему говорю: «Девять месяцев и досрочно вывалилась». Наши все засмеялись. Он посмотрел - понять не может. Одна из нас ему объяснила, что мы едем с лесу. Он достал два кусочка сахару и мне отдал кусочек из своего пайка. Я откусила зубы были свои и подала дальше, у кого было два, у кого три зуба. В войну цинга всех людей косила.
А мы приехали - еще должны остались. Денег нам не выплатили. Нам расчет переслали. Деньги, которые должны были нам перечислить – не перечислили. С нас требовали норму, мы от темна до темна работали. Уходили темно и приходили – темно.
…Один раз, под конец войны уже, лося забили как бы нас кормить, а между собой растащило начальство.

- Как в годы войны обстояло дело со здравоохранением? Могли ли простые жители рассчитывать на своевременную медпомощь?

Больницы все были завалены. Со Смоленска была девочка эвакуированная Наташенька-красавица. Она заболела, я ей выкупала хлеб носила. Напротив жила фельдшер здравпункта, мы говорим: «Она умирает! Что нам делать? Помогите нам!». Она говорит: «Попросите у уборщицы тележку». И мы на 22-ом [лесозаводе] раньше была больница девятка и мы ее повезли в больницу. В больнице нам сказали: «Оставляйте, но мы надежды не даем». Все на фронт. Пусть в больницу они попала, но нечем лечить. Оставили, никуда не берут, завалены все коридоры. Утром на работу пришли, начальнице говорим, позвони: «Наташа жива?» Мертва. Лучше бы она дома умерла, чем мы ее таскали туда-обратно.
<…>
Мы все друг другу внушали: все переживем, война кончится. Мы только надеждой жили, что все переживем и победим.
Я с 1924 года, 92 года полных (интервью было записано, когда Татьяне Прокопьевне было 92 года – ред.), если доживу – в декабре будет 93…