Воспоминания о военном Архангельске Пакулиной Валентины Ивановны, 1928 года рождения

Лекарств нет. Всё для фронта.

Мы с мамой 22 июня должны были отправиться в сторону Черного Яра, где у нас были хозяйственные дела. А папа дом строил. Они со своим другом дом строили. Попили чаю, и вдруг по радио Молотов Вячеслав Михайлович выступает [с сообщением о том, что началась война]. Мы так все и сели обратно. Это же война! А только что финская война прошла, мы уже знали, что это такое... Мы посидели подумали, и решили все делать так как задумали, а дальше видно будет. И вот пошли мы с мамой на трамвай, он ходил до второго лесозавода, дальше по дороге пошли пешком. Я видела, как молодые парни шли [на войну], их провожали женщины, дети. Шли с гармошкой, с песнями, это было уже 22 июня в первый день. В тот же день. Там был призывной пункт. Времени было примерно два часа. Разве они знали, что будет такая длительная кровавая война. Но шли с таким энтузиазмом, с песнями. С третьего лесозавода, например, в первую неделю больше 300 человек ушло [на фронт], это было опубликовано в статье о лесозаводе.
В планах у немцев было захватить Архангельскую область. Мы начали окопы рыть на Жаровихе. Мы спрашивали: «Зачем окопы? У нас фронт далеко…». «Надо», - говорят, они уже знали, что в планах у немцев было. Потом после войны зарыли эти окопы. Нас просто обязывали, мы по выходным туда ездили рыли. На каждый район была разнарядка.
Мои мама и папа были рабочими на ЛДК имени Ленина (на третьем лесозаводе). У меня была сестра Нина старше меня на 2,5 года. Папа погиб в 1942 году в Ленинградской области. Мама в 42 года стала инвалидом, это тоже было в 1942 году, когда ей было 42 года.
Она сначала в госпитале работала. Стало очень много раненых поступать - не было бинтов, мама была ударницей. И кто-то из госпиталя попросил, чтобы мама помогла. Ее командировали в госпиталь, а зарплату она получала на третьем заводе. Что она делала? Бинты, которые первый раз были применены, она замачивала, полоскала, кипятила, потом сушила, утюгом проглаживала каждый бинт. Надо было скрутить в ролики, я приходила помогала. Потому что она не успевала, столько раненых было.
Потом ее перевели снова сушить хлеб. На третьем лесозаводе была пекарня. Принесут хлеб – надо было на ломти разрезать. Часто света не было - с лучинами работали. Бегали из одного помещения в другое, мама застудила руку, а лекарств не было - она ночами не спала. Потом ей сделали операцию. Она из-за этого стала инвалидом.
Даже я сама этого коснулась [проблемы нехватки лекарств – ред.]. Папу взяли в армию, мне 13 лет было. Мы получили весточку, что он находится на Архбумкомбинате [там он служил в воинской части]. Я сказала маме, что пойду к папе, хочу его видеть. Я папу очень любила, он тоже любил меня. Он у нас такой добрый веселый мужик был. Мама говорит: «Да как же ты пойдешь?!». Она меня долго отговаривала. Я сказала: «Хочу и всё». И пошла. Утром в воскресенье вышла на реку, трубы одни только видны, а день такой солнечный ясный, начало притаивать уже. Я в резиновых сапогах, маленькой курточке, и побежала, километров десять, наверное. Ни души нет на реке. Бежала, бежала, прибежала - нашла папу. Как раз пришла, а у них только что обед прошел. Он так удивился: «Как же ты прибежала?» Мы полчаса поговорили. Он меня проводил и сказал: «Сейчас уходим на учения - иди домой». Я спустилась, он мне помахал, я таким его запомнила, больше я его не видела. Обратно бежала по этой же дороге, всю дорогу плакала, так эту войну ругала, что с папой она меня разлучила. Мы получили извещение 22-го сентября, что папа погиб.
А потом через две недели получаем от него письмо. Я говорю маме: «Ну вот я же говорила, что он живой!». Письмо через две недели после похоронки. А были такие случаи... Потом оказалось, что писал он 21-го сентября. Письмо было короткое, он писал, что завтра рано в бой. И там в бою его убили. Когда я письмо получила, у меня случился нервный срыв. Я так это очень близко к сердцу приняла, у меня температура под 40, кружилась голова, я падала. Мама вызвала врача, помню пришла женщина пожилая. Послушала меня и говорит: «Это нервный срыв, я ничем помочь не могу, лекарств нет, все для фронта. Выживет три дня - будет жива». Потом еще когда уходила сказала: «Девочка крепкая, я думаю выдержит». И я действительно три дня все время падала, ничего не ела, без всяких лекарств, три дня я выдержала. А на четвертый как снова родилась.

…Для фронта работали все предприятия

Каждому промышленному предприятию города было дано специальное задание для фронта, третий завод я знаю делал ящики для военных целей, волокуши делали, специально открылся ящичный цех. И вот ребята, которые учились в 6, 7, 8 классах, чтобы заменить ушедших на фронт пошли работать на завод. Это многие мои соседи, я их знала хорошо. Они пошли в этот цех и в другие цеха. Например, водный цех - самый трудный. Большим багром нужно бревна поднять и достать. Я выходила на берег смотрела – стояли одни женщины, с багром в ветер, в дождь… Целый день они там стояли. Это же адский труд… У нашего третьего завода все время стояли корабли грузились этим материалом [чтобы отправлять его с так называемым «обратным ленд-лизом» - ред.].
Была норма в день. Подростки колотят-колотят, потом гвозди уже не слушаются, рука устает, план не выполнили и так не уходят до вечера, 12-14 часов работали. Идти в поселок далековато, они пиджачок бросят, прямо в цехе и засыпали. Дома есть нечего, а утром снова на работу - они там и спали. Непосильный труд был.
Где улица Первомайская, где сейчас магазин «Макси» выстроили, была возвышенность, где располагался Кожзавод. В газете женщина пишет, что она туда по блату туда устроилась. Да разве туда без блата устроишься? Конечно, нет. Потому что это доходное место было. Пришла бы она к нам на лесозавод. У нас доску-то не откусишь, есть нечего было, туда и не шли. А вот на Кожзавод желающих много было. А почему? На кожзаводе были чаны, шкуру животных привозили чуть не свежую и ее там обрабатывали. Это ведь настоящее мясо! Такой кусочек укради, домой принеси... Это блатное место было. И в торговле - у хлеба не без крошек. Поэтому в таких местах и не устроиться на работу было…
Мне 14 лет исполнилось, и я пошла работать в механический цех [на третьем лесозаводе – ред.]. Мы с подружкой пришли, она табельщиком работала, а я была сначала учеником счетовода. От главной бухгалтерии. В моем ведении был гараж, в гараже 7-8 машин работало. Машин много, потому что погрузка судов шла. У завода был причал. Суда [иностранные] стояли всегда.
Мне принесут стопу путевок, где написано куда водитель ездил, мне нужно было все перемножить (расстояние, время, груз) и вывести расценок, по которому ему начислять зарплату. Я тогда быстро научилась на счетах считать. Зарплата была, но небольшая. Карточка служащего была 400 грамм хлеба. Всем рабочим и служащим давали талон на обед. Все-таки можно было горяченького поесть. Столовая прямо на заводе была.

Сутками дежурили у магазина

- Как устройство на работу повлияло на ваше продовольственное обеспечение и как менялись нормы в течение войны?

Мизерные карточки, отоваривались не полностью, иногда совсем не отоваривались. Особенно тяжелый был 42-ой год, если в конце 41-го года еще какие-то запасы были, то 1942-ой год – это ужасный голод. Цинга пошла, другие болезни, народ падал буквально на улицах. Я как иждивенец получала 300 грамм хлеба. В 42 году две недели примерно только 150. И больше ничего.
Карточки отоваривали в магазине. Хлеб был почти все время. Только норма маленькая была. А другие продукты, например, сахарный песок - килограмм на месяц. Крупы, макаронных изделий - килограмм на месяц. Но мы их не получали. За один месяц получим, а за другой вообще ничего. Масло сливочное, помню, было 200 грамм на месяц [предусмотрено], но я ни разу не помню, чтобы я получила масло сливочное. Получали мы иногда взамен растительного рыбий жир, тюлений жир.
В 43-м уже или в конце 42-го продавали коммерческий хлеб. Если буханка по карточке 20 копеек стоила, то там 200 рублей. Это был магазин на углу улиц Поморская-Ломоносова. Я два раза ходила в эту очередь. Заканчивается торговля - уже очередь на следующий день занимаешь и чуть ли не сутки дежурили у магазина. Кругом цепь ходила. Сначала все еще более-менее спокойно. А когда уже под утро - каждый час проверялись. У меня был номер 15, условно говоря. Кто-то не пришел/опоздал, из очереди вычеркивается, а у меня номер продвигается. Меня спасало, что почти напротив жила моя сестра. Я у нее грелась, зимой холодно было. В окно вижу: начинают считать, опять бежишь. Шумели, если кто-то опоздал на пять минут и ему очередь ликвидировали. Все равно раз во время подсчета не был - вычеркивали.

- Чем еще в годы войны люди спасались от голода и болезней?

Например, в 27-ой школе я когда училась, в 41-м, 42-м год свирепствовала цинга, женщины собирались и ходили в лес, рубили ветки елок. Это было не только в этих школах, но и в других школах. Они потом их парили, кипятили. И полстакана граненного стакана нужно было темно-зеленой очень горькой жидкости выпить от цинги. Нам принесут днем в школе, мы пили, потому что хотели жить, говорили, что это спасает. И маленький кусочек хлеба давали закусить.
На Жаровихе были колхозные поля, колхозники собирали урожай, а мы перекапывали землю. Очень много перекопаешь, не одну сотку, но найдешь 6, 8, 10 картошин. Другой раз 15. Мы домой приезжаем, эту картошку чисто-чисто моем, на терке трем сырую и оладьи пекли. Ни масла, ни соли. Очень вкусно.
В сентябре за грибами на Юрас бегала, весь лес я там хорошо знала. Мы туда до войны ходили. Во время войны девчонки никто не мог со мной пойти. Я одна пошла в лес, там место одно знала грибное, корзинку набрала. Но больше в лес не ходила, потому что сил не было.
Такой пример был в 1942-м году. Ужасный голод есть нечего. А в это время оказалось, что на побережье у Белого моря [скопилась] сайка. Был кооператив, они наловили рыбы-сайки целые горы зимой. Транспорта нет, дорог нет, вывезти не могут. А город рядом голодает. Тогда был организован [поход], я два раза тоже ходила. Собиралась бригада женщин 10-15 человек. Я участвовала в этих бригадах, сестра и ее подруга – мы ходили вместе. Шли на побережье, у нас были детские санки. Берем мешок, саночки, веревку, едем в Соломбалу. Из Соломбалы идем цепочкой по деревням. Все снегом было завалено, дороги были абсолютно не расчищены. Мы шли как на картине Репина «Бурлаки на Волге». Приходим к этим кучам. Мешки сами набиваем, завязываем, на саночки [кладем]. Рыба-сайка идет обычно на корм животным. Идем обратно, только одни глаза видны. Ветер, морозы и холод. Снег по колено, санки могут перевернуться. До Соломбалы дойдем, там на складе взвешивали. Мешок около 50 килограмм, нам 2 килограмма сайки давали домой. Остальное - в детские сады. Для питания города.

Жители Архангельска - настоящие герои

Немцы делали все чтобы сжечь наш город, это было бы очень просто сделать, но все население города встало на защиту. Жители Архангельска, защищавшие город – герои! Благодаря им город сохранился. У нас кирпичных домов было совсем мало. В поселке только одна школа кирпичная была, также и в городе [остальные – деревянные].
Мне кажется, все хорошо было организовано, на мой взгляд. Все было прописано: кто куда шел, куда школьники, куда рабочие, светомаскировка обязательно. За этим строго следили. Мы защищали свой дом. У нас деревянный двухэтажный дом на 24 квартиры. Очень длинный чердак. Объявляется по радио: «Внимание, внимание, воздушная тревога». Начинают гудеть пароходы, заводы, потому что радио не у всех было. Все идут на свои места. Дети - в убежище. Убежище одно было на весь поселок, кто туда ходил не знаю. Я не ходила. Но щели были. В одной из них я один раз была и больше туда не ходила, там воды много было.
Началась воздушная тревога. Мы ползем на чердак, сидим у окна обычно. Сидим тихо, кругом темно. Все движение останавливается. В такой темноте мы сидим на чердаке и вдруг прямо над нами начинается воздушный бой. Мы сначала не понимали [что происходит]. Потом, позднее, по звуку определяли: это наш, а это немец, у нашего самолета один звук, у немца другой. То есть разные звуки были. Прожектора начинают освещать немецкие самолеты, зенитки начинают стрелять со всех сторон, немцы бросают бомбы, фугаски. Особенно много они бросали на нас зажигательные бомбы. Наша задача была: если на наш дом будет сброшена зажигалка, она соприкасается с крышей, загорается и падает на чердак. А на чердаке у нас была бочка с водой, ящик с песком, щипцы, все это у нас было приготовлено. Мы должны были подбежать, зажигалку в песок, пожар тушить вода была.
Мы сидим на чердаке это все видим, слышим. Страшно. Мы дети были. Но не уходили. И самое главное - о себе не думали. О том что мы могли погибнуть, об этом не думали. Если бы фугаска упала - мы могли бы погибнуть, но мы об этом не думали, сидели и ждали.
Немцы летят над городом, ничего не видно, они бросают осветительную ракету. Она на парашюте летит медленно, и все освещает как днем. У нас ребята ходили и собирали эти парашюты, себе штаны шили, очень плотная ткань была крепкая на парашютах.

- Знаете ли вы что-либо о том, что со стороны города осуществлялись световые сигналы, показывающие немцам куда нужно сбрасывать бомбы?

Я один раз за всю войну видела. У нас на третьем очень сильным фонариком освещали. С какой целью – я не знаю. Это как раз тогда, когда я в щель забежала. Больше не видела. О том что их было много, и о том, что они у нас в Архангельске жили и работали - это потом КГБ-шники установили. В литературе об этом написано. В центре Архангельска постоянно за этим следили, контроль был.
Ночью не разрешали никому ходить с 12-ти ночи до 5-ти утра если кто-то идет, то документы проверяли. Были пропуска, если на работу, на дежурство. В военное время был общий порядок - ночью не ходить.

Железная дорога жизни

Все мы знаем про «Дервиш» - в августе 1941 года уже пришел конвой. А у нас же причалы не готовы совершенно. Один корабль поставили на Бакарицу, а у нас в порту Экономия очень маленький причал. Один конвой еще не разгрузили, они снова идут. На рейде все время стояло несколько кораблей. Тогда разговор был такой, англичане даже тревогу поднимали: мы вам через море везем, фронт нуждается, а вы не можете вовремя разгрузить. Рабочие порта Экономия столько [много для этого] сделали - дно углубили, причалы расширили, склады построили.
Вопрос встал: как это все отправить на железную дорогу?
В районе Жаровихи Северная Двина более узкая. Решили везти через весь город до Жаровихи, а потом на Левый берег [переправлять]. Железная дорога проходила по левой стороне. А груз же надо отправлять на фронт. До января 1942 года были перевалки бесконечные, столько времени было потрачено. В город приехал Папанин И.Д., его Сталин лично сюда направил, что надо эту проблему решить это очень долго - фронт не ждет.
Начали строить железную дорогу от Экономии по болоту на Жаровиху. Вдоль города. Для того, чтобы ее построить надо было все мосты отремонтировать, рельсы положить. С октября месяца до января 1942 что в городе творилось… Сутками работали, не уходили. Морозы до сорока градусов. Больные, голодные. Не только наше население, но и из области колхозники приезжали, из других городов. На Кузнечихе строили бараки. Арестантов полно было. Столько людей было. Строили времянки, холодные, конечно, людям жутко там холодно было.
Мы все: школьники и студенты, сначала балласт искали, потом надо было его вывезти. Балласт подгоняли, грузили, все свозили в болото. Потом насыпь сделали, сверху шпалы и рельсы положили. А строили уже специалисты. Они знали, как сделать, чтобы было надежно.
Я у рабочего спрашиваю: «Зачем вы строите дорогу? Ведь у нас трамвайная линия уже есть». А он говорит: «Вот там видите целлюлозно-бумажный комбинат, а вот там второй лесозавод. Мы будем из одного предприятия возить отходы на другое и обратно». И смеется сам. А ведь это все было большим секретом, на картах у немцев не было этой дороги.
В начале первых чисел января 1942 года пошел первый паровоз с вагонетками. В два с половиной месяца [построили] - это рекордные сроки, не было нигде такого рекорда. Очень много людей участвовало. Жители Архангельска, которые участвовали, совершили геройский поступок! Строили ее круглосуточно. Замерзло и погибло, наверное, очень много людей.

Неужели победили? Победили!

Объявили по радио, что водрузили наше знамя на Рейхстаг. Мы все думали: война кончилась. А по радио не объявляют. Третьего числа не объявляют, четвертого не объявляют. Мы уже занервничали. Пятого не объявляют. Такое у нас возмущение было. В конце концов девятого объявили, что война закончилась! А тогда шло кино «В шесть часов вечера после войны». И в шесть часов вечера, как будто все сговорились, жители пришли на Площадь профсоюзов. И обнимались, и целовались. Говорили: неужели победили? Победили. Неужели выстояли? Выстояли. Где-то были самодельные концерты. Конечно, была радость и слезы на глазах. Слезы до сих пор льются, потому что потеряли близких и родных, папу я потеряла. И в тоже время победа. Вот так встретили мы этот день.

Комментарий редакции:

В 2019 году в Архангельске на проспекте Троицкий открыли памятник «Детям войны». Памятник поставлен в честь уважения к труду и непростой судьбе, которая выпала на долю детей и подростков Архангельска. Мемориал представляет из себя барельеф и две скульптуры: мальчика-юнги и девочки, тянущей сани с рыбой. Наша героиня Валентина Ивановна Пакулина и история, рассказанная ей о зимнем походе за сайкой, стала прообразом скульптуры девочки на памятнике. Валентина Ивановна рассказывала эту историю во время открытия мемориала в Архангельске.

Фотографии памятника: rvio.histrf.ru , culture.gov.ru